Однажды некий боярин, отправляясь в карете- на гуляние, велел повару своему зажарить к его возвращению гуся.
— Но если попутает тебя лукавый съесть хоть кусочек, прикажу связать тебя по рукам по ногам и столько палок отсчитаю — впредь неповадно будет даже думать о мясе.
— Понятно, барин.
— Гляди же: если понятно, так понятно; и к моему приезду чтоб гусь был готов, не горячий, не холодный, а в самый раз на желудок голодный.
Принялся повар за дело, зажарил гуся на славу, румяный, пахучий — у самого слюнки текут.
Терпел он, терпел, да не вытерпел, отрезал ножку гусиную и съел.
Приехал боярин и, увидав, что гусь об одной ноге, чуть не лопнул от досады и гнева.
— Вот, значит, каков ты, обжора. Аль не наказывал я тебе не притрагиваться к гусю, если не хочешь бабушку с того света увидеть?
— Да ведь гусь-то цел, барин.
— А ножку кто слопал, едят тебя черви могильные?
— Барин, у гуся была только одна ножка.
— Да что ты мелешь, мэй, где это видано, чтоб гуси одноногими были! — воскликнул боярин, уписывая птицу.
— Коли не веришь, барин, пойдем к пруду, своими глазами посмотри.
— Хорошо, но коли не так, то я уж знаю, что с тобой сделать.
Пошли они к пруду. Долго ли шли они, скоро ли, вот и на берег вышли. Солнце припекало вовсю, день был прекрасный, и гуси стояли на одной ноге, клювами крылья теребили, охорашивались.
— Ну вот, барин, видишь, гуси все одноногие.
А боярин как хлопнет в ладоши, да как вскрикнет: хышшш... халя... халя... халя...
Встрепенулись гуси, испугались и разбежались по берегу Кто куда.
— Видишь, мэй, у них у всех по две ноги.
— Так что ж, барин... почему же ты не крикнул и тому гусю: хыш... халя... халя... халя...
Уставился на него боярин, а крыть нечем; понурил голову, промолчал, и с тех пор больше не наказывал повару не пробовать то, что настряпал.